Третий год подряд у неё выходят книги в старейшем петербургском издательстве «Лимбус Пресс» — двухтомник новелл «Карлсон, танцующий фламенко» и «Хулигангел», а также стоящий особняком «Русский диссонанс». Рубановский сборник короткой прозы выпустил в «Лимбусе» ещё в 2005-м Виктор Топоров, при имени которого до сих пор кто-то содрогается, а кто-то ностальгирует, — тот самый Виктор Топоров, которому Рубанова и посвятила в 2023-м свою новую книгу «Русский диссонанс».

Это первое издание нон-фикшен нашего автора — прозаика, критика, литературного агента: так называемое собранье пёстрых глав… беседы со знаменитостями, интервью, размышления о том, «да что есть эта проклятая литература», эссе, статьи, фишки — и не только. Рубанова много пишет об Уэльбеке, тангенциально касается Бегбедера, ловит парижскую тень Франсуазы Саган в московском книжном, вспоминает, листая чужой травелог, где в главной роли — Серениссима, о своей Венеции и венецианском музее музыкальных инструментов… А ещё с упоением рассказывает об австралийской буддийской монахине: этот уникальный материал «Перемены» публиковали несколько лет назад.

Итак, о новых книгах, алхимии слова и о том, что литературные занятия и есть собственно духовная практика, с Натальей Рубановой беседует Александр Балтин.
…
Александр Балтин: Карнавальной стихией переполнен ваш русско-диссонансный текст — имею в виду «Ухо. Разговорчики в строю», так и обозначенный: мимо жанра. Не считаете ли вы, что в подобной карнавализации смешения всего и таится код современной литературы?

Наталья Рубанова: Ничего не знаю про «код современной литературы», знала б — давно написала б условный шедевр, который был бы оценён не только понимающими коллегами и избранными читателями, но и более массовой аудиторией, которая обычно и делает из литератора всамделишного «профессионального писателя». То есть субъекта, живущего на гонорары и не тратящего время на «сопутствующие товары», коими может стать всё что угодно, в том числе наставления графоманов. Да, литподёнщина бывает разной, порой даже небезынтересной, и всё же остаётся литподёнщиной — ты просто сливаешь бесценное время за деньги. Но когда умеешь и любишь работать с пресловутой карнавальной стихией, как вы выразились, когда текст ведёт тебя, а не ты — его, то эти вопросы снимаются. Поп-профессионалы работают чаще всего, увы, по принципу «завязка — кульминация — развязка»… ну, у кого-то есть ещё «кода». Они не эссеисты и не латентные поэты в массе своей, а эссе — хорошо написанное эссе — эстетский жанр, короткий метр, кино не для всех. Поэтому те же мои «Разговорчики в строю» из «Русского диссонанса» — разумеется, мимо жанра. Чёрно-белая фотография. И я — да, ненастоящий писатель. Не играю по навязанным нотам: зачем — чужие, если есть свои? Скучны ихненькие «экспозиции — разработки — финалы». Ну а я по природе не сценарист и не романист… написала однажды небольшой роман, но это эксперимент. Доза психоделики под названием «Сперматозоиды»: за название слегка укорял даже Топоров, но сам текст не вызвал у него отторжения — сказка, Виктор-свет-Леонидович не ругал!

Читал, советовал даже что-то… чуть-чуть. Решил почему-то, что я своих персонажей ненавижу. Думаю, он несколько передёргивал тогда: не всех ненавижу. Впрочем, все они чокнутые, конечно. Сейчас я бы такой роман-с-камнем не стала б писать, ибо чертовски глупо страдать из-за кого-то так, как страдают в романе «Сперматозоиды» марионетки сансары, но! Да, я люблю этот свой текст по-прежнему. Штанга поднята. Но автор — не спортсмен и не обязан выплёвывать по роману ежегодно, этак и окочуриться впору раньше пресловутого «срочка». Уэльбек — великолепное исключение. Не представляю, как такое можно писать с подобной скоростью и мощью… порой есть претензии к его стилю — например, роман «Серотонин» местами довольно скверно написан, но мощь автора кое-что нивелирует. И даже я прощаю огрехи. Он прекрасен, Мишель! Ну или почти. Когда не халтурит откровенно. Но Нобелевскую премию мира по литературе вот не получил, снова её дали не тому — всё в лучших традициях «литрешал»!

А не полагаете ли вы, Наталья, само понятие «литпроцесс» — искусственным, изобретённым для того, чтобы банально было о чём и ком писать, чем наполнять бесчисленные ныне газеты-журналы? Помнится, литература совпериода, давшая много значительных имён, подобным понятием не оперировала?

Не думаю об этом их снулом литпроцессе, время дорого: тем более, если почитать мои интервью прошлых лет, я немало о том наговорила. И называю это Дело № «литпроцессией», по аналогии с похоронной. Живого литпроцесса у них для вас нет. Надеюсь, объяснять не нужно — у кого и для кого. Есть литчиновники — и литчиновнессы, если угодно, да, но чертовски скучно говорить о них, тем паче размышлять об их партийно-коллегиальных вкусах. Они — не все, но в большинстве своём, — просто сидят на чужих местах. И мёртвой хваткой держатся за редстул, с которым совокупляется их пятая точка — прелюбопытное проституирование: когда уж их вынесут вперёд ногами? Но! Проблема в том, что внесут на их местечко примерно такого же конформиста-манагера. Несменяемость литвласти как круговорот литпошлости… Что до лит-ры совпериода, которая якобы, с ваших слов, «дала много значительных имён», то промолчу. Совписы не стоят внимания.

Обратимся тогда снова к вашей новой книге «Русский диссонанс». В интервью с Андреем Бычковым, включённом в раздел «Беседы и прочтения», вы упоминаете алхимию. Считаете ли, что современный текст в чём-то должен использовать древние методы великой, отчасти опороченной науки? Имеется в виду превращение одного в другое, метаморфозы мыслей и образов, и как вершина, — создание некоего универсального магистерия, превращающего текст в метафизическое золото?

С Андреем Бычковым, при всей автономности, у нас отчасти схожие эстетические планки и, в некотором смысле, даже манеры письма — некий общий неуловимый флёр-знаменатель латентно присутствует. Это если копнуть, если кто-то из критиков пожелает сделать «сравнительную характеристику Онегина и Печорина». Что до алхимии слова, то тут всё просто — мы оба превращаем так называемый свинец трёхмерки в золото иных измерений: сорри за пафос, но это так — «когда б вы знали, из какого сора», брр, брр… Иногда в платину, но это уже мантра. Литература, если она литература, а не ремесленная банальщина или графомания-очередного-«наполеона», всегда выходит за пределы тутошних трёх измерений. Всегда: я понятно говорю? Вещество литературы оживает и оказывается не здесь. Проходит сквозь стены, если угодно. Уходит! «Всё выше. В ионосферу. В астрономически объективный ад»… Это понятно? Это, как дважды-два, трансформированная энергия. Очищенная. Отфильтрованная. Омытая силой духа её сотворившего. Всё предельно просто, никакой мистики, никаких чудес. Дело в таланте, детка. Не все это понимают — и не всем это дано — и не всем это надо: некоторые циничненькие умники у виска покрутят, такое послушав. Крутите-вертите: бурные продолжительные апллл… Да, алхимики слова проводят «гармонии жизни» в иные реальности, как, впрочем, и «дисгармонии жизни». Если угодно, поднимают тусклые алмазы, напоминающие бутылочные осколки, и превращают их — силой мысли, смейтесь-смейтесь, — в ослепительные бриллианты. Разумеется, далеко не каждый райтер — алхимик. По сути, их очень мало. И в том числе существо, запароленное тут, в так называемом Энрофе^*, как якобы «Наталья Рубанова», не претендует на алхимический трон. И никого на него не ставит. Алхимия литературы в данном случае есть совершенная магия слова — и когда она снизойдёт на райтера в следующий раз, неведомо. Я писала кое о чём подобном в новеллке «Жерамный плод» — она вошла в мою лимбусовскую книгу «Карлсон, танцующий фламенко»… Немного ликбеза: Жерам — это следующий за Энрофом слой: более совершенный, нежели земной, — туда и устремляются двое из Энрофа, дабы их не растерзала толпа «людей добрых». Жерам — это слой, где обитают даймоны, так называемые крылатые люди… Но попасть туда в нашем-то кожаном мешке с костями невозможно! Впрочем, давайте-ка вернёмся на землю. Вот, например, Питер Кларк уточняет: «Временами полезно думать о письме как о плотницком деле» — и он прав! Одной алхимией сыт не будешь, от чёрной икры без хлеба рано или поздно стошнит. Спектакля для всех точно не будет.

Ваша беседа с пианисткой Полиной Осетинской озаглавлена в книге «Русский диссонанс» так: «Лучшей публики, чем публика российских провинций, я не знаю». Есть ли у вас своё отношение к русской провинции? Возможно, именно там, где культурный воздух представляется чище, творится сегодня то подлинное, что приведёт к новому расцвету русского слова?

Какое ещё «подлинное» — в этой провинции? Жители мегаполисов нередко почему-то идеализируют то, что идеализировать нелепо! Окей, ну хоть Трюффо взять… Разберём тему провинции с иной стороны, с французской. Разберём на прекрасном, хотя и заезженном, примере фильма «Нежная кожа». Парижский литератор приезжает в провинцию (забыто: Лион? Лимож? Или?..) — и, мягко говоря, обалдевает. Особенно показателен обэд у так называемых vip-провинциалов… Герою хочется исчезнуть… Умереть… Он, парижанин (кстати, отменный козёл-парижанин), закономерно не выносит такого рода публичку. Вообще же это маркетинг, не более, про «глубинку». Ещё раз: любую-мать-ея-глубинку. Не надо её идеализировать. Не надо ничего и никого идеализировать — столицу в том числе. Даже «столицу столиц» Лондон — не надо, хотя тот и прелестен! Ну а отечественной публике провинциальной просто деваться некуда чаще всего… пойти некуда! Это дико, это ужасно. Двадцать первый век… Но любой концерт, зрелище, персона — «событие»! А уж если музыкант или актёр из Москвы-ы… в стране нашего языка многие говорят, кстати, «с Москвы»: дико ухо режет, как и гаканье-шоканье-оканье. Как «ложит» или «звОнит»: не смешно… А московское «аканье-кваканье», кстати, сильно преувеличено! На самом деле, оно практически неуловимо… Ещё хуже в деревне деревенской: вот Дмитрий Горчев же, сказывали знающие, уехал в глушь, запил да умер в той глуши в итоге — в «расцвете русского слова», если использовать вашу лексику… Рыба не создана для суши. Птица гибнет в воде. Интеллектуал из условного мегаполиса загибается в «подлинной провинции». Не стерпится, не слюбится. Не бывает. Исключения редки. Ссылка есть ссылка, и даже «в ссылке по собственному желанию» не все выживают.

Вы включили в «Русский диссонанс» беседу со своеобразной и во многом спорной Верой Павловой. Разговор с нею вы предваряете заявлением, что многое в её поэзии вам не близко. Считаете ли вы, что поэзия должна быть более закрытой? Классически-академичной, чураться избыточной физиологичности, на которую, кажется, вполне сознательно, поставила поэтесса?

Поэзия — это Бродский. Для меня. Есть ещё несколько имён, но воздержусь. Лучше скажу так: великая пошлость — встать и, возможно, даже не приняв душ, накропать спросонья — с опечатками — в пресловутой сети, под сигаретку-другую, стишок для масс… Пять, десять, сорок, сто сорок пять лайков… чего они стоят? Далее некоторых текстовиков-затейников величают «поэтами», издают, пиарят литменеджеры. Проще закрыть тему: не стоит внимания. И дело не в поэтессе, о которой вы спросили, — мы сделали, разумеется, ОТЛ. интервью, плохих у меня не бывает. И ответы на мои вопросы у Веры гораздо лучше её текстов в столбик… Мне такие столбики неинтересны, — как, кстати, и «народная» Токарева: брала у неё интервью, в газете заказали материал… есть и другие медиаперсоны, чьё так называемое творчество оставляет меня более чем равнодушной, но мы, что называется, имели беседы. Разумеется, к условному Веллеру или Проханову я бы не пошла, ну а Токарева или Павлова — почему нет… это было просто работой. И у них есть своя аудитория — простые читательницы, назовём их так.

А скажем, вы беседуете с Андреем Кураевым: очень глубоким толкователем христианства в его православном воплощении. Согласны ли вы с оценками отца Андрея, или что-то вызывает именно диссонанс?

Я не теолог — да и тратить время нашей с вами беседы на оценки когда-то интервьюируемого церковника не готова. Уже упомянутая буддийская монахиня — досточтимая Робина Куртин — мне всяко ближе православной фигуры, ныне опальной. Почему? Дважды два: в буддизме есть нечто человеческое, психотерапевтичное, современное, в отличие от известно чего, где человеческого практически нет… для меня, не чувствую его. И это «известно что» тут же оскорбит пресловутые чувства-с сами знаете кого-с, и говорить о том — нелепо. У них есть известный адрес — туда и направим.

А в чём заключается ваш интерес к мистицизму? Связан ли он со старыми авторами, такими, как например, майстер Экхарт или Якоб Бёме? Близки ли вам пророки и провидцы XIX-XX веков? Вот тот же Даниил Андреев, скажем…

Старых не читала, листала — но лень стало… а вот «Роза Мира» в какой-то степени на картинку мирка повлияла. Только надо понимать: Даниил Андреев проводил в то время свои, исключительно свои энергии, касающиеся того или иного слоя Шаданакара… как «оно» на самом деле, нам не узнать, пока не «перейдём» на более высокий виток развития. На новую спираль. В любом случае, это любопытная вещь — и об этой космогонии имеет смысл знать двуногому хотя б для общего развития. Но не будут, не будут же читать… Забавно, тут недавно одна тётенька упоительно-серьёзно вещала о том, что собирается рубить и квасить капусту, как они с мужем любят её, хрустящую, а их знакомые, впервые побывавшие в Тае, «осуждают трансвеститов» — и в шоке от их шоу, представьте себе, какие неженки! Это к слову о провинции. Вот и всё, что вы хотели узнать о простецком русском. Какой такой Андреев! Какая такая «Роза Мира»? Вот рожа мира — это да, «это мы завсегда», как глубинный народец выражается.

Ваш мини-травелог «Индия с доппельгангером» полна тонкой ассоциативной литературной игры. Считаете ли вы, что именно игровой элемент в современной литературе должен превалировать?

Никто никому ничего не должен, особенно пресловутый игровой элемент. Эссе «Индия с доппельгангером», давно опубликованное на «Переменах» после моего индийского вояжа и вошедшее в книгу «Русский диссонанс», — лишь зарисовка спонтанного путешествия по экзотичной стране, где всё не так и не там, как ты привык. Острый опыт, опыт прелюбопытный… но не хотелось бы его повторить. Или с другими людьми… Или если только снова оказаться в Варанаси, хотя… нет, ничего как-то не хочется повторять, особенно страны и людей. Слишком много иных мест и лиц, не так ли? Бессмысленно растрачиваться на то, что уже было. The end.

Вы пишете в книге «Русский диссонанс» в том числе и о выставке Сальвадора Дали в Москве. А играет ли живопись значительную роль в вашей картине мира?

Всё это — любые искусства, да и философия, — лишь фон. Фон, отсвечивая на котором, ты осознаёшь (или не), что именно представляешь из себя — точнее, из Абсолюта, данного тебе в ощущении, — сам. Или не представляешь. Или не отсвечиваешь. Ну и на посошок: всем мира, как теперь говорят. Лишь бы не было войны, и Сальвадор Дали никуда уж от нас не денется.

28 октября 2023, Москва

Примечание:

^* Энроф — один из слоёв Шаданакара — земной физический слой, наша астрономическая вселенная; описан в космогонии Д.Андреева.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>